1. Выйти замуж — не напасть…
Марина де Вит
Я наперед знаю, что вы мне скажете: «Как?? Оставить любящего мужа, за которым как за каменной стеной, дом, увитый розами, размеренное житие в Голландии наконец! И через 4 месяца после приезда к мужу вернуться назад, в родное болото, или, если хотите, в осиное гнездо, — в Россию?!» Как? Приготовьтесь слушать.
Начало
В начале осени ’99-го по-летнему ярким утром наша интернациональная команда прибыла в спящий чудный мини-городок: я, мой муж Абель и мой 14-летний сын Славик со своим черным котом Марсом. Пожениться с Абелем мы успели в Самаре, двумя месяцами раньше. Преждевременно, — скажете вы, и будете правы. Но ведь это любовь!
Хотя первый звонок Абеля и застал меня врасплох, мы проговорили (по-английски, конечно) целых полтора часа. Так и пошло, заслышав особенный звонок международной связи, я хваталась за трубку и с замиранием сердца вновь слышала милый голос. И пусть он поминутно поминает Иисуса, но ведь и я верующая, верующая сердцем (не религиозная, по церквям не хожу), сердце мне подсказывает выход из трудных ситуаций. Боже! Я нужна ему, и он мне — тоже.
Мы уже не представляли себе жизнь друг без друга. Но идти замуж, честно говоря, я пока не собиралась, он мне был как брат и как друг и этого было вполне достаточно. А он уже признался мне в любви и вскоре сделал предложение. Его я приняла после долгих раздумий: «А готова ли я уехать с ним? Да, хоть на край света. А надо ли это мне, самостоятельной и самодостаточной женщине? Да, но вдруг он исчезнет из моей жизни, мой чудный брат… ведь ему нужна жена!» Надо соглашаться, не то потеряю его, решила я.
От заманчивого приглашения съездить к будущему супругу в Голландию я все же отказалась. «Будут мне, как лошади, в зубы смотреть». Лучше пусть приезжает ко мне, в Россию. Здесь и только здесь я увижу как принимает он меня, моих детей и Россию со всеми нашими недостатками.
Впервые мы встретились в нашем провинциальном аэропорту. Я сразу его заметила: он на голову возвышался над толпой прибывших. Внутри у меня все трепетало: а если мы не понравимся друг другу? Длинноногий, спортивный и не по-нашему энергичный, он выделялся из толпы. Отсутствие волос на макушке компенсировалось его улыбкой и исходящей от него уверенностью. «Он чуть вошел — я вмиг узнала…», и поняла — в его голубых глазах — моя погибель и счастье.
Испытание Россией мой будущий муж прошел отменно. Он влюбился в Волгу и даже допотопный уклад и неустроенность здешней жизни не раздражали его. Он много шутил, и мои друзья приняли Абеля за своего. Нас постоянно приглашали в гости, мы купались в Волге, жарили шашлыки, мы могли разговаривать часами, забывая о времени. Казалось, мы так хорошо друг друга понимаем, подходим друг другу как крышка к горшку… Со мной такого еще не бывало.
Все закончилось, как в сказке: пирком и свадебкой. За радостной суетой и праздником жизни того знойного лета ’99 я старалась не заострять свое внимание на некоторых странностях в нашем общении, которые чувствуешь скорее интуитивно.
Совершенно естественно, что все мы избегаем неприятного, не концентрироваться же на нем! Ну, подумаешь — иногда его улыбка была похожа на оскал, просто потому, что глаза уже не смеялись. Мне становилось как-то неуютно под напряженным взглядом, но я отводила глаза. Абелю почему-то все время надо было куда-то идти, говорить, делать что-то, а я предпочитала посидеть с книжкой, но… я отбрасывала все свои дела для того, чтобы развлечь его — ведь он мой гость!
Когда затянувшаяся пауза в разговоре становилась ощутимо тяжелой, надо же было ее чем-то заполнить: хоть щебетанием, хоть поцелуем… Я ловко выходила из неловких положений. Временами я чувствовала себя не в своем ритме, как бы выбитой из колеи. Но я была слишком хорошо воспитана, чтоб показать свое недоумение, свято полагая, что все уладится, ну, посердится и перестанет — ведь мы так любим друг друга! Зачем придавать значение таким пустякам! И потом, я ведь русская, все вытяну, своей любовью каменное сердце растоплю.
Но вот отшумели бесконечные праздничные приемы, и мы, нагруженные скарбом и подарками, как библейские кочевники, двинулись в сказочную Голландию. Позади сожжены мосты: я оставила успешную частную аудиторскую практику, квартиру в центре, дорогих друзей и замужнюю дочку. Впереди — светлое будущее.
Я, не раздумывая, окунулась в голландский быт. Мы вместе о многом перемечтали, и домохозяйство, как часть своей жизни, я приняла безропотно, даже с радостью. Я люблю возиться по дому, обустраивать все уютненько, приготовить что-то особенное или просто вкусное. Но оставаться лишь домохозяйкой я, конечно, не собиралась. Вокруг ведь столько возможностей и в моей голове зрели планы один лучше другого, они нравились и мужу, но…почему-то не суждено им было осуществиться. Судите сами.
Конец
Мой муж — родом из фрисландской протестантской семьи, а это значит верность традициям, обстоятельность и аккуратность. В свои 53 года он был достаточно обеспечен, чтобы больше не работать, и его новой работой, по-видимому, стало создание семьи. «Сначала нам нужно построить отношения семье, потом ты выучишь язык, а уж после — твои планы о работе…», выстраивал он схему нашей новой жизни, и если бы я усомнилась в его словах, то сама обвинила бы себя в предательстве. Ладно! Будем строить семью, и я с воодушевлением посвящала себя служению ей. Как веселая птичка, я порхала с этажа на этаж. И все-то у меня горело и в руках, и в сердце. Немного беспокоило то, что мой душевный подъем временами куда-то испаряется: накатывала непонятная, не физическая усталость, из рук все валилось…
Я всегда мечтала о том, чтобы у моих детей появился если не отец, то хотя бы старший друг. И молила Бога, чтоб мой сын избежал войны в Чечне и дедовщины в наших доблестных войсках, и когда Абель с готовностью решил принять участие в моем сыне, это перевесило чашу моих сомнений в скоропалительности нашего брака, и тогда я ответила согласием. Я мечтала о том, как они будут вместе столярничать, ремонтировать что-то (ведь муж собственными руками построил свой дом!), и мое сердце замирало от переполнения счастьем. Мой сын — не безотцовщина!
Абель часто говорил, что мальчиков воспитывать — что собак приручать: им нужна крепкая, даже жесткая рука. И не сомневалась, что он знает, что делает: ведь у него от первого брака трое довольно взрослых милых детей, живущих с мамой: две взрослые дочки и сын постарше моего.
Я гордилась тем, что мой сын смог освоить велосипед всего за 3 дня и научился ездить в школу в чужой стране (а до нее 2 км). Я радовалась, что он может общаться на английском, но муж как будто не замечал ни его успехов, ни его присутствия, ограничив свое общение с ним до набора команд. Муж часто говорил, что Славку исправила бы армия. И теперь сыну вменялись новые правила: практически не разрешалось подходить к компьютеру, который он освоил в совершенстве (Вредно… А вдруг поломает…), зато предписывалось сидеть в своей комнатке на втором этаже, если не идет на улицу. А его туда и не тянуло: кто ж хочет дружить с русским, когда «russians fight» и угнетают, согласно местным новостям, беззащитную крошечную Чечню.
Его часто дразнили. А делали это голландские примерные детки так: несколько велосипедов обгоняют, мастерски срезая Славку-новичка, причем каждый оборачивается, выплевывая ему в лицо «Russian!» Друзей у него просто не было, и мое сердце разрывалось от жалости и отчаяния, потому что он был совсем одинок.
Семейная жизнь с Абелем уже не казалась столь романтичной, как прежде. Теперь каждый раз за столом я слышала, что русские жрут чтоб набить живот, или так, как будто завтра — война, что Россия — страна безбожников. Что я должна быть покорной женой, как написано в Библии, и не возражать своему мужу. Я глотала слезы, уставившись в пустую тарелку. Но ведь муж только хотел привить нам хорошие манеры, воскликнете вы! Но все равно обидно. Абель хотел, чтобы наш ужин заканчивался задушевной беседой, желательно о Боге — а я ее особенно боялась, ведь оканчивалось это всегда перебранкой.
Как-то раз за ужином «задушевная беседа» настолько меня расстроила, что из моих глаз брызнули слезы. Сын, как мужчина, решил вступиться за маму и возразил Абелю — за что был выставлен из-за стола и оставлен без ужина. В наказание сын должен был сидеть в своей комнаты до утра голодным. При этом мне было запрещено относить ему еду, и вообще брать хлеб из шкафа, дверцы которого муж для верности заклеил скотчем. Я не знала, плакать мне или просто посмеяться.
Общались мы с сыном на родном языке тайком, хотя, что может быть естественней!, иначе муж отчитывал нас за то, что мы что-то скрываем, говоря на «языке КГБ».
Да и любимцу нашей семьи коту Марсу тоже приходилось несладко — привыкшего к свободному передвижению, его приговорили ночевать в прохладном чуланчике, и он постоянно орал, недоумевая, почему его здесь заперли одного и не пускают к хозяевам. Абель, не признававший никаких домашних животных, кроме тех, кого можно есть (корова, овца…), однажды предложил простое решение проблемы раздражавшего всех мяуканья под дверью: усыпить кота. От кого он решит избавиться в следующий раз, с содроганием подумала я.
Вы скажете, что ж ты, не могла заступиться за себя и отстоять сына с его другом-котом? Ну, мы же должны были быть солидарны в вопросах воспитания — это раз. А во-вторых, я высказывала мужу свое несогласие — но в отсутствие сына.
Жизнь медленно превращалась в ад. Мне никогда не удавалось посмотреть по телевидению ту программу, что мне хочется. Как только я устремляла свое внимание на экран — была ли то никогда не виденная мною экранизация Стейнбека «Люди и мыши» или фестиваль джаза, мужу этого не нравилось, в порыве ревности он читал мне мораль и все заканчивалось для меня в буквальном смысле «плачевно».
В довершение ко всему, у мужа обнаружилась мерзкая привычка наливаться спиртным под завязку с периодичностью 2-3 раза в неделю, и я совсем перестала узнавать моего Абеля. Он бранил Россию и безбожников, а я бурно протестовала, «Это неправда! Ты не знаешь. Ты не можешь так говорить. Россия — это еще и Пушкин, Лев Толстой…» Но его голос гремел, а красное лицо нависало надо мной, искаженное упрямством и гневом, он не хотел слышать никаких слов.
Я начинала его бояться, так же, как в детстве боялась пьяного куролесившего деда. И только после моих горьких рыданий он внезапно успокаивался и покрывал поцелуями мои распухшие щеки и глаза: «Ну, прости меня, родная, и я прощаю тебя. Любимая, слезы приносят очищение твоей душе. » Как будто я грязная!
Помните старый черно-белый фильм «Кот в сапогах»? Там принцесса тоже плакала и чахла в темной спальне над страшными сказками, которыми пугал ее придворный злодей. Он говорил те же слова, что мой муж, а она верила ему так же, как и я. Когда же мы перестали понимать друг друга?
Только не подумайте, что я была безропотной как безответная кукла, купленная за деньги! Хотя я по натуре предпочитаю лишний раз промолчать и не связываться в надежде, что все устроится без лишних телодвижений, временами моему долготерпению приходил конец. Не всегда ему удавалось доказать мне мою неправильность и непригодность и, главное, заставить меня раскаяться. И тогда во мне просыпалась такая ярость (а ведь злость полезнее отчаянья!), что я могла опустить тяжелую книгу на его тупую лысую башку, только бы он заткнулся. И он, как правило, замолкал. Любому школьнику известно, что угнетение неминуемо оканчивается восстанием.
Но… наступало новое утро в стране Благословении, и все начиналось заново. Еще вчера казалось, что все кончено, что я не смогу все это выносить больше, не уважаю ни его, ни себя, а сегодня утром он снова шепчет мне о своей любви, ласково прижимая меня к сердцу: «Мы дали обещание, что будем любить друг друга, и должны преодолевать трудности вместе! Я буду любить тебя всегда, ты — мой молодой огонек. Ничего, прорвемся с Божьей помощью». Он просил прощения, нежно целовал меня, приносил цветы, покупал мне подарки — и я таяла как мороженое в теплый денек, и снова верила.
А как не верить? Ведь мой Абель был необыкновенно заботлив: на выходные мы усаживались в машину и ездили то на море, то в музей, он ремонтировал Славкин велосипед, он ходил в школу и разговаривал с учителями. Когда я упала с велосипеда и разбила коленку, он трогательно перебинтовывал ее несколько раз на дню. Все-то по дому он хотел делать сам, ты просто отдыхай, говорит, моя королева, а я все уберу, сготовлю и помою. Кто бы устоял перед такой заботой! Но мне вскоре все это встало, что называется, поперек горла.
Я никак не могла сосредоточиться на языке, мое эмоциональное равновесие, обычно такое стабильное, присущее аудитору, работающему с трудными клиентами, постоянно нарушалось. Я не могла найти ни желания, ни сил заставить себя изучать голландский, а ведь всем известно, что изучать язык из-под палки невозможно.
К тому же, у меня начались фобии. Я не узнавала себя. Вы не поверите, но я боялась сделать что-нибудь неправильно и постоянно чувствовала себя как таракан под башмаком. Боялась идти по улице, заходить в магазин одной, меня шатало и все плыло перед глазами. Я чувствовала себя беспомощной и одинокой, несмотря на то, что мой заботливый муж был всегда рядом, готовый подставить свое крепкое плечо. Мне хотелось покончить с такой жизнью. После того, как я преодолела желание выброситься с крыши, меня отрезвило неприятное открытие, что я стала истеричкой, отвергающей самое себя.
И только те редкие часы, когда он отсутствовал дома, были часами упоительной свободы: теперь я могу лить воду, сколько хочу, съесть что-то прямо у холодильника, посмотреть телевизор, залезть в Интернет, позвонить кому-нибудь, не спрашивая разрешения и не ожидая придирок, в общем, быть тем, что я есть. Мы с сыном радовались таким дням как дети, как будто мы дома, в России.
Все, чем я занимала себя теперь до отупения, была домашняя рутина и чтение Библии, в ней я искала ответ на вопрос «Что делать»: я готовила и читала, гладила, убиралась и читала, шила новые занавески, стригла газон, и все читала. Какая полезная домашняя машина получилась из независимого аудитора с лицензией Минфина! Прямо домашний комбайн, об него еще при желании можно вытирать ноги…
К концу осени мне стало ясно, что не только изучение языка, но и вся программа моей интеграции в жизнь Нидерландов под угрозой. Наши отношения, казалось, уже нельзя испортить больше. У меня не было другого общения, кроме моих странных отношений с мужем и формальных улыбок соседям: ни друзей, ни знакомых, ни работы или хотя бы занятия, согревающего душу и отвлекающего от домашних заморочек. Муж хотел, чтобы я уделяла главное внимание семье, а я старалась беречь шаткий мир и не провоцировать скандалы.
Однажды на исповеди я не выдержала и просто разревелась, тогда пожилая дама, положив руку на мое плечо, прошептала мне прямо в сердце: «Я верю, ты еще будешь уважать себя».
Решилось все в тот час, когда меня поразило черствое выражение в безразличных глазах родного сына. Я жутко испугалась: «Что же я наделала! Боже, я только хотела увезти его в безопасное место!…Я только хотела быть счастьем для сына и мужа!» Но, как говорится, добрыми намерениями устлана дорога в ад.
С этого дня я молилась о том, чтоб Бог дал мне силы, и избавил меня и сына, вывел меня из заколдованного круга. Вы можете посмеяться, но однажды, выйдя в сад, я оторопела: прямо над собой на черном небе — одинокое белое облако совершенной формы, чудное, с круглыми краями, каким его еще рисуют в мультиках: оно странным образом зависло прямо надо мной, и довольно низко. Я стояла, а оно двигалось на Восток, где был мой настоящий дом. В голове возникла картина: исход евреев из египетского рабства, а впереди них — облако, указующее путь. Знак свыше — я не могла воспринимать это облако по-другому. Все, что было хорошего в нашей с сыном жизни, осталось в России.
Но он меня так не отпустит! Ну что ж, хорошо, что существует последняя возможность вернуть то хорошее — закинуть в чемоданы самое необходимое и выйти на дорогу — будем сидеть там, на обочине, пока не найдется добрая душа, готовая подбросить до Схипхола (международный аэропорт Shiphol — прим. L.K.). Но на самом деле разрешилось все без применения крайних мер, можно сказать, полюбовно.
Чем дальше, тем больше меня пугало то, что мой Славка превращается в бесчувственного отморозка. Он и разговаривать-то со мной стал свысока, переняв такую манеру от мужа. Нет, я больше не могла здесь оставаться! Поняв, что я теряю контакт с сыном, я мягко, но непоколебимо настояла на том, что, раз у нас ничего не получается, то мне надо с сыном вернуться в Россию. Официальная версия, в которую желал верить мой муж, звучала так: сын не может учиться в Голландии. Я знала, что теряю свою визу MVV, но мне было теперь все равно.
Впрочем, в постоянно упрекающем, а потом кающимся Абеле — я это чувствовала! — жил тот живой, открытый и честный, местами наивный, с душой ребенка, любивший меня абсолютно по-другому, Абби, к которому я и была сильно привязана, и которого не хотела терять.
Муж мирно проводил нас в Схипхол вместе с нашим скарбом и котом. Мы договорились, что я приеду возможно через месяц, свято (а может, отчаянно) веря, что за этот месяц в наших отношениях что-то изменится. Мы долго обнимались и махали на прощание. Все плохое снова позабылось и я думала, что у меня разорвется сердце. Надо признаться, что он неотразим как мужчина. Как не любить его, его запах, его стремительную походку, уверенный голос, его глаза и добрые крепкие руки, которые я так часто целовала! Не любить его нельзя, но и жить с ним — невозможно.
Начало
В самолете меня отпустило, показалось, стало свободней дышать. Вновь вернулось почти утраченное ощущение самостоятельности и уверенности в себе. Как будто я обрела себя и все, чем чуть было не пожертвовала ради призрачного счастья.
На борту было как дома. Мой сын спал, склонив вихрастую голову мне на плечо, кот по-домашнему мурчал на коленях… Почему-то вспомнилась «Кошка, гулявшая сама по себе» Киплинга. Если Кошка ушла из дома — значит, хозяин не тот, раз не смог приручить.
Впереди — сплошная неопределенность, а у меня покой и радость на душе, разве это нормально? Мы летели в Россию, домой, и не было человека счастливее меня в том самолете…
Имена в рассказе изменены.